— «On continue la scène ? Ou on change de rôle ?» («Продолжаем сцену? Или меняем роли?»)
Лисса чуть подалась вперёд, её губы чуть блестели от вина и дыхания. Она поставила бокал на стол и дотронулась до моей талии, нежно, обнимающе, но в этом прикосновении уже был намерение.
— «On improvise, ma chérie…» («Импровизируем, моя дорогая…»)
А у Марка… сбилось дыхание.
И он не знал, бояться ему — или дрожать от желания.
А мы — знали.
Вытирая слёзы от смеха, я чувствовала, как щеки всё ещё пылают. Тепло от внутренней истерики не спадало, пульс бился не только в висках — он стучал где-то внизу живота, отдаваясь между бёдрами. Лисса смотрела на меня, сияя, и мы почти одновременно подняли кверху пустые бокалы, как две ведьмы, поднимающие тост за волшебный вечер.
Марк всё понял без слов. Послушно подошёл, взял бокалы из наших рук и пошёл к шкафчику. Вино, как всегда, было достойным — папа не жадничал на коллекции. Но в тот момент дело было совсем не в вине.
Дело было в Марке.
Я смотрела, как он открывает бутылку, и вдруг во мне что-то… щёлкнуло.
Смех ещё вибрировал в груди, но его место постепенно начинало занимать другое тепло. Ленивое, скользкое, обволакивающее. Как тепло волн, когда только что вынырнул и лежишь, подставив кожу солнцу. Всё тело словно распускалось. Растекалось.
Я наклонилась к Лиссе, не отрывая взгляда от Марка. Голос вышел шёлковым, едва слышным, почти мурлыканьем:
— «Je pense qu’on devrait le remercier.» («Думаю, его всё же стоит отблагодарить.»)
Лисса тут же повернулась ко мне, глаза блеснули с интересом:
— «Comment?» («Как?»)
Я чуть прикусила нижнюю губу. Лукаво. Намеренно. Поигрывая.
— «J’ai une idée. Regarde.» («У меня есть идея. Смотри.»)
Марк как раз вернулся и подал мне бокал. Я приняла его легко, с видом хозяйки. Сделала глоток, лениво откинулась на спинку дивана, потянулась, устраиваясь с максимальным комфортом. Юбка приподнялась — но я её не тронула. Я чувствовала, как влажность между ног стала ощутимее, как кружево почти прилипло к коже, натянутое, горячее, нежно царапающее. Это возбуждало.
— Унеси таз и полотенца в ванную, — произнесла я негромко, но отчётливо.
Сделала паузу. Медленно развела ноги чуть шире, удобно устроившись на диване, подложив под шею подушку. Грудь приподнялась, соски отозвались напряжением.
— И ещё… — мой голос стал ниже, бархатнее, чуть хриплым. — Моё бельё стало влажным.
Я провела пальцем по внутренней стороне бедра. Медленно. Сладко.
— Сними его с меня. Осторожно. И отнеси вместе с остальным. Там, на сушилке, есть свежее. И полотенце для тела. Принеси их.
Он замер. Лишь на секунду. Потом кивнул. Его глаза встретились с моими — и я увидела в них что-то, чего не было раньше: вспыхнувшую благодарность, почти робость, как у мальчишки, впервые получившего доступ в запретный сад. Он не верил до конца. Но подчинялся.
Он опустился на колени, убрал таз, полотенца… а потом снова оказался передо мной. Я смотрела вниз, в его лицо — напряжённое, сосредоточенное. В его пальцы — тянущиеся к кружевной ткани.
И почувствовала.
Первые прикосновения — осторожные, как у вора, прокрадывающегося в святыню. Его пальцы скользнули под тонкую ткань, подцепили край. Ткань отлипала от влажной кожи, чуть щекоча. Я прикрыла глаза. Концентрировалась. Внизу живота — жар, напряжение, приятная тянущая боль.
Мои губки уже полураскрыты, пульсирующие, тёплые. Он тянет бельё вниз — медленно, с благоговейным страхом сделать что-то не так. Кружево скользит по бёдрам, по внутренним сторонам ног. Я чувствую, как воздух касается обнажённого, как прохлада обволакивает. Аромат — сладковатый, телесный, почти фруктовый — заполняет воздух между нами.
Он не может оторвать взгляда.
И я позволяю.
Я знаю, что он видит. Влажную складку, приглушённый блеск, дрожащую пульсацию между бёдрами. Его взгляд дрожит. Руки напряглись. Он замирает, будто не может поверить, что это происходит.
И тогда я мягко, почти ласково, улыбаюсь:
— Унеси это в ванную. Принеси свежее.
Он медленно поднимается, берёт скомканное бельё, отворачивается, уходит.
Я провожаю его взглядом и замечаю, как его плечи чуть дёргаются — будто он сдерживает нервный вздох или… что-то другое.
Я откидываюсь назад. Диван кажется мягче, кожа — горячей. И внутри всё ноет. Тянет. Хочет.
Лисса, вся сияющая, с горящими глазами, почти шёпотом, но с озорством, наклоняется к моему уху:
— «Tu vois comme il bave ?» («Видишь, как он пускает слюни?»)
Я усмехаюсь, голос шершав от желания:
— «Il pense probablement que c’est Noël avant l’heure.» («Наверное, он думает, что Рождество наступило раньше.»)
Лисса смеётся, сдержанно, мягко, но глаза её сверкают, как у хищницы. Она откидывается назад, скрещивает ноги, обводит пальцем край бокала… а я знаю — она чувствует то же самое, что и я.
Возбуждение.
Контроль.
И предвкушение.
А игра, ох… игра ещё даже не дошла до главного акта.
Он вернулся — с мягким белым полотенцем через руку и свёрнутым в ладонях комплектом свежего белья. Лёгкий румянец на его щеках не спадал, даже наоборот — усилился. Он подошёл ко мне и, словно извиняясь за прикосновения, что были раньше, опустился на колени, протягивая бельё вперёд, ожидая — что теперь?
Я уже собиралась принять — но голос Лиссы перехватил момент.
— Слуга! — её голос прозвучал резко, с властной игривостью. — Это мои трусики, а не её.
Марк замер. Брови слегка дрогнули, руки повисли в воздухе. Я, не торопясь, сделала глоток из бокала и спрятала улыбку за его краем. Конечно же, он не знал — что мы с Лиссой часто носим одно и то же бельё. Мы никогда не делили его строго. Комплекция одинаковая, ткани нежные, границ между "твоё" и "моё" — не было.
Это была наша игра. Наши правила. А он — пока только учился читать их.
— Но раз уж принёс, — продолжила Лисса, потягивая вино, — то переодень и меня. Но сначала… сними с меня то, что на мне.
Я почувствовала, как мои пальцы сжались вокруг бокала. Волна жара прокатилась ниже живота.
Вот и началось.
Марк молча кивнул, отложил свежее бельё на ближайший столик. Его руки чуть дрожали, но он двигался уверенно. Он встал, обошёл Лиссу и стал перед ней на колени, будто рыцарь у трона. Его пальцы потянулись к пуговице на её шортах — но Лисса, не моргнув, прервала:
— Сначала верх.
— Я всё ещё в топе, не забыл?
Я хихикнула тихо, больше себе.
"Господи… как легко им управлять."
Марк подчиняется даже взгляду. Каждое её слово для него — команда. А между нами с Лиссой и так давно всё понятно — без слов, по дыханию, по малейшему движению.
Марк аккуратно взялся за подол её топа и потянул вверх. Лисса не сопротивлялась. Поднималась вместе с тканью — рука за рукой, пока грудь не оказалась обнажённой. Я, не отрываясь, смотрела на её тело — на светлую гладкость кожи, на соски, чуть вздрогнувшие от прохлады.
Пока он тянул топ вверх, я поменяла бокал в руках, опустив свободную ладонь себе на живот… ниже. Медленно скользнула по лону, раздвинув немного бёдра. Ткань дивана подо мной казалась тёплой, почти влажной. Я касалась себя — сначала просто играясь по краям, потом всё глубже, вглубь лепестков, обводя чувствительный контур. Сердце стучало, как бешеное. А кожа отзывалась на каждый собственный штрих.
Марк уже расстёгивал шорты Лиссы. Он делал это аккуратно, как будто боялся разрушить волшебство. Пуговица, молния — звук тихий, интимный. Шорты сползали вниз медленно, обнажая бёдра, впадину живота… и кружево. Тонкое, чёрное. Уже влажное в центре.
Я посмотрела на Лиссу. Она почувствовала мой взгляд сразу. Подняла глаза, блеснула улыбкой. Между нами сверкнуло электричество. Она наклонилась ближе, едва касаясь губами воздуха между нами.
— «Tu t’amuses, ma chérie?» («Ты развлекаешься, моя дорогая?»)
Я тихо рассмеялась. Прикрыла глаза, поддавшись собственным ласкам — круговые движения пальцев по пещерке становились всё быстрее.
— «Toujours. Tu sais que j’adore te voir jouer comme ça…» («Всегда. Ты же знаешь, как я люблю смотреть, как ты играешь…»)
Марк, не понимая ни слова, продолжал снимать её бельё. Его пальцы прикасались к её коже — словно к реликвии. А я… я не отрывалась от зрелища. Её тело в мягком свете лампы было идеальным. Я знала каждую линию, каждую ямочку, каждый изгиб — но сейчас, в этот момент, она казалась неприкасаемой богиней, с которой я разделяла храм.
Её грудь дрожала, соски стояли остро. Бёдра чуть напряжены.
Она позволила — и он снял с неё последние остатки.
Теперь она сидела перед ним совсем нагой.
Марк потянулся за свежим бельём — но Лисса положила руку на его запястье.
— Положи это сюда, — её голос был спокойным. — Я переоденусь позже.
